Пытка — истязания, употреблявшиеся органами судебной власти при допросе обвиняемых и свидетелей с целью побудить их к обнаружению истины. В Древнем Риме, в республиканскую эпоху, П. применялась только к рабам, при допросе их в качестве обвиняемых и свидетелей; но уже в императорскую эпоху П. стали подвергать полноправных граждан, сначала только в случаях обвинения в оскорблении Величества, а затем и при других обвинениях. П. производились вне суда, под наблюдением особого чиновника — judex quaestionis, который допрашивал пытаемого и записывал его показания в протокол. Самая П. в Риме состояла в сечении розгами, растяжении членов на козле или на веревках в висячем положении, подвешивании на железных крючьях, вонзавшихся в тело, и поджаривании на горячих угольях. Каноническое право, стремясь привести преступника к сознанию своей вины мерами кротости и духовного врачевания, в древнейшую эпоху не допускало применения П.; но уже в конце XIV столетия, по делам о ересях, П. получила весьма широкое применение. Первоначально она исполнялась светскими, а не духовными властями (ecclesia abhorret sanguinem), но со времен папы Урбана V духовенство, чтобы сохранить тайну процесса, перестало обращаться за содействием к светским властям. В Испании производство П. зависело от усмотрения promotor inquisitionis, который исполнял в инквизиционном суде обязанности обвинителя. Светские суды, заимствовав из канонического права основные формы следственного процесса, в средние века стали относиться к заподозренному как к врагу порядка и, игнорируя его интересы, стали широко применять П., как средство добиться признания. Область применения П. расширялась по мере выхода из употребления ордалий и судебных поединков: как при господстве обвинительного процесса обвиняемый мог очиститься от подозрения посредством испытания раскаленным железом и кипящей водой или победой на поединке, так в следственном процессе он мог снять с себя подозрение терпеливым перенесением пытки. В основании этого процессуального средства также лежала вера в непосредственное вмешательство Божества, которое помогает невиновному вынести незаслуженные страдания, тогда как действительный виновник не в состоянии против них устоять. Мало-помалу П. сделалась центральным пунктом следственного процесса. Так как она была учреждением сравнительно новым, то на практике применение ее не было ограничено почти никакими правилами. Обвиняемого стали подвергать П. на основании одной только народной молвы и ничем не подтвержденных подозрений, считая признание, добытое при помощи П., бесспорным доказательством виновности. В начале XVI столетия имперское законодательство в Германии признает уже необходимым поставить пределы безграничному применению П. Устав Карла V (Halsgerichtsordnung) предписывает судьям не подвергать никого пытке, пока не будет выяснено основательных и достаточных улик против заподозренного и пока не доказано существование события преступления; розыск мог начинаться П. только в случаях задержания обвиняемого с поличным или на месте совершения преступления, если он упорно отрицал свою виновность. По вопросу о применении П. судьям предписывалось спрашивать совета у законоведов. Признание, учиненное обвиняемым с П., принималось в основание приговора о виновности не безусловно, а лишь по соображении его с обстоятельствами дела: на основании одного только сознания, учиненного с П., никто не мог быть осужден. Показание обвиняемого, данное им при П., даже не записывалось, а в протокол вносилось показание, данное им непосредственно после П. Через несколько дней обвиняемого снова спрашивали, подтверждает ли он свое сознание. Однако, на практике П. продолжала применяться в широких размерах: все судопроизводство направлялось главным образом к тому, чтобы решить вопрос, применять ли П., а после нее суд избавлялся от необходимости собирать новые доказательства виновности заподозренного. П. предшествовал предварительный допрос обвиняемого: все искусство следователя направлялось к тому, чтобы добыть из уст заподозренного сознание. Необходимость подтверждения обвиняемым сознания, учиненного с П., нисколько не гарантировала непринужденность сознания, так как при отказе от первоначального показания обвиняемый мог быть подвергнут новой П. В особенности широко практиковалась П. во время эпидемии процессов ведьм, когда для применения П. считалось достаточным простое подозрение в колдовстве. П. применялась не только до постановления приговора, когда она являлась средством обнаружения виновности подсудимого, но и после осуждения виновного, с целью обнаружения его сообщников.
Самые формы П. представляли чрезвычайное разнообразие и менялись сообразно условиям времени и места: так в одной Германии в конце XVI века практиковалось от 60 до 70 видов П. К основным приемам П., употреблявшимся в Риме, в средние века присоединился целый ряд новых видов, отличавшихся крайней жестокостью: одних вешали вверх ногами и раскладывали под головой костер, других вешали над огнем за большие пальцы рук, некоторым закручивали голову веревкой или же, привязав голову к ногам, продевали в веревку палку и вертели до тех пор, пока голова не пригибалась к пяткам; иногда голову сжимали особым прибором или заклепывали в станок. Для П. были изобретены самые разнообразные орудия, например испанские железные башмаки с гвоздями, которые при завинчивании башмака вонзались в ногу, или шотландский сапог, состоявший из деревянных дощечек сжимавшихся на ноге винтом, причем для усиления боли между ногой и дощечками загоняли молотком деревянные клинья или же вбивали гвозди под коленную чашку. В некоторых местностях обвиняемого сажали в кресло или клали на скамейки, усеянные гвоздями, которые вонзались в тело, или же привязывали к доске и растягивали за руки и за ноги, причем гвозди или ножи резали тело. В Нюрнберге употреблялась П., носившая название «шпигованного зайца»: по голой спине проводили несколько раз особым вальком с набитыми на нем гвоздями, вырезавшими целые полосы кожи и мяса. Прежде, чем приступить к производству самой П., старались склонить обвиняемого к сознанию путем угрозы (territio), причем различались territio verbalis — когда обвиняемому угрожали пыткой на словах, и territio realis — когда обвиняемого приводили в место производства пытки (Folterkammer), показывали ему орудия П. и, наконец, отдавали его в руки палача, который делал все нужные приготовления для производства П. Иногда к territio присоединялся и низший вид П., в самой легкой форме. Самая П. (Tortura) разделялась на несколько степеней или градусов, причем суд заранее определял порядок и степень, до которой следовало довести П. (что сохранялось от обвиняемого в тайне), и устанавливал вопросы, которые должны были предлагаться во время П. Если обвиняемый выносил П. и не сознавался, то он считался оправданным или, в случаях более важных, приговаривался к значительно смягченному наказанию (poena extraordinaria). Законодательством приемы П. регламентированы не были: суды руководствовались сочинениями Кларуса, Карпцова, Бруннемана и других юристов, подробно излагавших употреблявшиеся в практике виды П. и правила ее применения. Впервые порядок производства П. был регламентирован уставом Марии-Терезии (Constitutio criminalis Theresiana) в 1768 г., когда законодательство уже вступило на путь отмены П. Устав Марии-Терезии разрешает судьям применять только описанные в законе орудия П. и самое производство ее допускает не иначе, как с разрешения высшего уголовного суда, при наличности перечисленных в законе улик и притом только при обвинении в преступлениях, влекущих за собой смертную казнь. Если обвиняемому по закону грозило тяжкое телесное наказание, то при наличности достаточных улик он мог быть подвергнут только пристрастному допросу (т. е. с угрозой), в остальных, менее важных делах не допускавшемуся. Применение П. не допускалось и в тех случаях, когда обвиняемый собственным сознанием или имеющимися доказательствами вполне изобличался в совершении приписываемого ему преступления. От П. были освобождены сумасшедшие, слабоумные, глухие и немые, малолетние, не достигшие 14-летнего возраста, старики свыше 60 лет, увечные, раненые, больные и беременные женщины. Лиц высших сословий разрешалось допрашивать под П. только при обвинении в оскорблении Величества, государственной измене и других тягчайших преступлениях. При производстве П. должен был присутствовать врач или хирург, который обязан был наблюдать, чтобы не было причинено вреда здоровью обвиняемого. Закон разрешал повторять П. не более 3-х раз, причем все градусы П. предписывалось производить в один день; только для обвиняемых, одаренных особенно крепким телосложением или привыкших к упорному запирательству, разрешалось разделять П. на несколько дней. Виды П. были установлены различные для богемских и австрийских земель. В Богемии употреблялись: 1) зажимание пальцев рук в особые тиски (Daumstock), причем для усиления страдания по тискам ударяли молотком, 2) шнурование (Schnurrung) вытянутых вперед рук веревкой и 3) растягивание тела допрашиваемого на лестнице, причем для усиления П. допрашиваемому прижигали бока восковыми свечами. В Австрии, кроме зажимания пальцев в тиски и шнурования (последнее производилось иначе, чем в Богемии), употреблялось еще поднятие допрашиваемого на воздух на веревке, пропущенной через укрепленный в потолке блок, причем П. усиливалась подвешиванием к ногам тяжелых гирь. По усмотрению суда, вместо одного из указанных выше видов П. могло применяться зажимание ног в испанские башмаки.
В первой половине XVIII века в обществе начали раздаваться голоса против П.; во Франции Вольтер и энциклопедисты, в Италии Беккария доказали полную непригодность П. как средства к обнаружению истины, и выяснили, что нельзя подвергать П. заподозренного, вина которого еще не доказана, а П. уличенного преступника есть бесполезное мучение. Под влиянием этого движения законодательства разных стран мало-помалу стали отказываться от применения П. Окончательно П. была отменена в Пруссии в 1754 г., в Дании в 1770 г., в Австрии в 1787 г., во Франции в 1789 г. В конце XVIII столетия П. была отменена в мелких германских государствах, принявших французское уголовное законодательство, но после падения Наполеона I в некоторых государствах П. была вновь восстановлена; окончательная отмена ее последовала в Ганновере в 1822 г., в Готе — в 1828 г. В Скандинавских государствах и в Англии, благодаря развитию суда присяжных, П. рано вышла из употребления. В Англии последние случаи применения П. были в XVI веке, и уже в царствование Елизаветы П. признавалась злоупотреблением; в Остзейском крае, когда он принадлежал Швеции, П. были отменены Карлом XI в 1686 г.
Когда именно П. были введены в России — неизвестно; в первый раз законодательство упоминает о них в Судебнике Ивана III (1497 г.) В московский период П. допускалась только по делам о важнейших преступлениях, как то: татьбе с поличным, разбое, душегубстве, поджоге, ябедничестве, измене и др., производившимся в сыскном (следственном) порядке. При этом иногда те из соучастников в преступлении, которых на повальном обыске называли «лихими людьми», судились сыскным порядком и подвергались П., а остальные соучастники, не облихованные на обыске, судились в порядке «суда» (т. е. обвинительного процесса). П. подвергались: 1) лица, названные «лихими людьми» на повальном обыске — общем, производившемся в определенные сроки о всех вообще разбойниках и ворах в данной местности, или специальном, относившемся до известного лица, пойманного с поличным или оговоренного в разбое или татьбе «языком» (преступником, подтвердившим свой оговор после трех пыток); 2) крестьяне и холопы, обвиненные своими господами в разбое или татьбе; 3) бродяги, оговоренные в разбое или татьбе одним «языком» с трех пыток, и 4) лица, приведенные с поличным не в первый раз. С изданием в 1556 г. уставной книги разбойного приказа, а в особенности в XVII веке, применение П. было распространено: 1) на оговоренных в разбое или татьбе двумя или тремя «языками», хотя бы на обыске они и не были облихованы; 2) на всех, приведенных с поличным, если оно было вынуто приставом с понятыми; 3) на обвинявшихся в разбое или татьбе без поличного, если на обыске их назовут «лихими людьми»; 4) на обвиняемых, не отведших от себя следов; 5) на обвиняемых в убийстве помещичьего крестьянина, если труп убитого был налицо. В последнем случае П. производилась только один раз, для расследования, было ли убийство умышленным или нет. П. производились палачами в особых помещениях («под пыточными башнями» и в «застенках»), в присутствии губного старосты или другого судьи и «судных мужей», т. е. принявших присягу понятых, в отсутствие которых производство пытки не допускалось; «пыточные речи» записывал земский дьяк, и протокол допроса удостоверялся подписями судьи и «судных мужей». Бывали случаи, когда местные жители, в видах противодействия органам правительственной власти, вывозили палачей из города в деревни и прятали их, и тогда производство пыток становилось невозможным. Тяжесть П. соразмерялась с важностью взведенного на допрашиваемого обвинения, причем обвиняемого подвергали не более как трем пыткам, с недельными между ними промежутками; в менее важных случаях ограничивались и одной П. Нередко во время самой П. обвиняемому давалась очная ставка с доносителем или с уличавшими его свидетелями. Если подвергнутый пытке сознавался в предъявленном ему обвинении, то он приговаривался к положенному в законе наказанию; не сознававшиеся на пытке заключались в тюрьму на всю жизнь или отправлялись в ссылку, если они обвинялись в преступлениях, влекущих за собой смертную казнь, при обвинении же в менее важных преступлениях — отдавались на поруки, а до представления порук заключались в тюрьму; не сознавшихся с пыток крепостных крестьян, если помещики от них отказывались, ссылали в Сибирь. Обвиняемые в разбое или татьбе по повальному обыску или приведенные с поличным, даже в случае сознания их при расспросе до П., тем не менее от П. не избавлялись: их пытали в том, не совершили ли они еще какого-либо разбоя или татьбы, и кто были их сообщники. Если обвиняемый, названный на обыске «лихим человеком», бил челом, что обыскные люди облиховали его «по недружбе и неправдой», то его все-таки пытали, и только при несознании его во взведенном на него преступлении производили о нем новый повальный обыск. Показание, данное с П., считалось «несомнительным», если оно было подтверждено обвиняемым с трех пыток; если же обвиняемый, оговорив кого-либо с двух П., отказывался от своего оговора с третьей П. или идучи на казнь, то такой «оговор» считали недействительным и ему не верили. Если обвиняемые оговорили кого-либо в разбое или татьбе заочно, а при предъявлении им оговоренного в толпе с посторонними людьми его не узнавали или, узнавши, снимали с него оговор, то возникало сомнение «не по засылке ли» (по подговору или подкупу) снят оговор, и для открытия истины «языков» подвергали новой пытке. Показаниям обвиняемых вовсе не давали веры, если «язык» оговаривал кого-либо только с третьей П., или идучи на казнь, или просидев в тюрьме долгое время, а также если «языки» оговаривали в преступлениях того, кто привел их к губу (т. е. передал их в руки судебной власти). От признания, данного с П. и затем подтвержденного после П., впоследствии можно было отказаться; боярским приговором 1656 г. было указано «верить тем ворам, которые будут с трех П. и с огня прежние свои расспросы и пыточные речи лживить»; таким образом обвиняемый, которому грозило, ввиду его сознания, положенное в законе наказание, мог добиться полного освобождения, если, отказавшись от своего сознания, он переносил новые пытки. В XVIII веке отказ от сделанного под пыткой признания в важных преступлениях не принимался, впрочем, во внимание. По делам, производившимся в порядке «суда», П. никогда не употреблялась; ее заменяли сначала судебный поединок («поле»), впоследствии присяга.
Приемы П. в России были гораздо менее сложны и не так утонченно жестоки, как в Западной Европе. Обыкновенно в виде П. употреблялись поднятие на дыбу и жжение огнем. «Дыба» представляла собой нечто вроде виселицы, на которую подвешивали обвиняемого; руки его при этом выходили из суставов. Затем палач бил допрашиваемого кнутом (см.), а в промежутках между ударами судья предлагал вопросы. Удары наносились с большими промежутками, так что в час давалось не более 30—40 ударов. Сначала число ударов кнутом на П. не было определено законом, но в 1673 г. было предписано «ворам и разбойникам, которые сначала винятся, а потом станут речи свои лживить», давать в первой П. 80 ударов, во второй — 120 и в третьей —160, а прочим «приводным людям» (т. е. обвиняемым) — 50, 80 и 100 ударов; в XVIII в. число ударов на П., по свидетельству Деланевиля, доходило до 300. В менее важных случаях употреблялась «виска», когда поднятого за руки на дыбу не били кнутом. Иногда поднятие на дыбу соединялось со «стряской»: дергая за веревку, пытаемого встряхивали на воздухе. Для усиления страданий поднятого на дыбу, на связывавший ноги ремень клали бревно, на которое становился палач. После спуска обвиняемого с дыбы палач быстрым движением вправлял ему руки в суставы. При П. огнем допрашиваемому поджаривали спину. Иногда П. огнем соединялась с дыбой, для чего палач водил зажженным веником по спине поднятого на дыбу или же под ногами пытаемого разводился костер. Кроме того, в XVI и XVII вв., по свидетельству Котошихина, Герберштейна, Олеария, Флетчера и Корба, употреблялись также в виде П. ломание ребер раскаленными железными клещами, ломанье пяток, вколачивание деревянных гвоздей под пятки, вырезание мяса из-под ногтей, прижигание раскаленным железом или растравление солью ран, причиненных кнутом, выливание капля по капле холодной воды на обритую голову допрашиваемого. В большом употреблении было битье батогами, а также П., заключавшаяся в том, что обвиняемого кормили соленой пищей и сажали в жарко натопленную баню, не давая при этом воды.
По воинскому артикулу 1716 г., которым должны были руководствоваться и общие суды, производство пытки допускалось лишь в очевидных преступлениях, когда злодеяние уже обнаружено, и только в важных делах разрешалось прибегать к пытке, хотя бы событие преступления и не было еще установлено, если подозреваемый при допросе «смутится, изменится в лице или оробеет». В случае запирательства обвиняемого предписывалось применять П. с большой осмотрительностью, не иначе, как при наличности достаточных улик. Степень жестокости П. должна была соразмеряться не только с важностью дела, но и с физическими и нравственными качествами подозреваемого: при обвинениях менее важных, при допросе людей честных или слабого телосложения П. должна была быть легче, чем в делах большей важности, или когда пытаемый человек сильный и крепкий, твердого характера или дурной и бесстыдный. При первом подобии правды, закон предписывал прекращать П. и приступать к решению дела. За злоупотребление П. без достаточных оснований или свыше потребной меры судьи подвергались наказаниям, доходившим до смертной казни, в случае если подвергнутый П. умер и судья действовал злонамеренно. Если по одному и тому же делу допрашивалось несколько обвиняемых, то предписывалось начинать пытку с того из них, кто, по мнению судьи, скорее способен сказать правду, а при недостаточности его показаний — пытать того из обвиняемых, на которого падает наибольшее подозрение; при равном подозрении следовало пытать сына ранее отца, жену — ранее мужа. При несознании обвиняемого на П. он мог быть подвергнут новой П. только в случае обнаружения нового обстоятельства, его уличающего. В случае отречения обвиняемого от признания, сделанного под П., он подвергался П. во второй и третий раз; но если обвиняемый после каждой из трех П. отрекался от данного с П. показания, то его следовало освободить, отдав на поруки, и только при обнаружении новых улик он мог быть снова подвергнут П. Для постановления обвинительного приговора требовалось, чтобы обвиняемый, по излечении от последствий П., подтвердил перед судьей сделанное им с П. признание. От П. освобождались дворяне, особы высших чинов, старики 70 лет, недоросли и беременные женщины, но это изъятие не распространялось на обвиняемых в убийстве и государственных преступлениях.
«Табелью о рангах» было установлено в случаях напрасной П. по несправедливому оговору выдавать подвергшемуся П. особую грамоту, с засвидетельствованием его невинности. Тогда же Петр Великий поручил сенату рассмотреть случаи употребления П., «понеже и в малых делах П. чинят и таковым, на которых только мнение имеют»; на основании этого повеления была отменена П. по делам о порубке леса. Несмотря на прямое указание закона, в первой половине XVIII в. обвиняемых нередко подвергали П. более 3-х раз, причем П. следовали одна за другой через день и повторялись до тех пор, пока обвиняемый с трех П. не даст одинакового показания. Кроме описанных выше видов П. в первой половине XVIII в. вошли в употребление некоторые приемы, по-видимому, заимствованные с запада; так, например, большие пальцы рук и ног допрашиваемого завинчивались в железные тиски или на голову допрашиваемого накладывали веревку и, «просунув кляп», поворачивали его, скручивая веревку, от чего, по выражению одного официального документа, допрашиваемый «весьма изумленным бывает».
В царствование императрицы Елизаветы законодательство вступило на путь постепенного смягчения П. В проекте уголовного уложения 1754 г. (не получившем утверждения) было подробно регламентировано ее производство. Составители проекта уложения видели в пытке «чрезвычайное средство к сысканию истины», а потому предписывали судьям «без крайней нужды никого не пытать» и допускали применение П. только к обвиняемым, вполне обличенным достаточными доказательствами и тем не менее отказывающимся принести повинную. Составители проекта разрешали применять П. только по делам о важнейших преступлениях, влекущих за собой смертную казнь, политическую смерть или бессрочную каторжную работу, так как при применении П. по остальным делам она превзошла бы своей тяжестью положенное за преступление наказание. По делам «меньшей важности», не влекущим за собой ссылки в каторжные работы без срока и более тяжких наказаний, обвиняемые могли быть подвергнуты только пристрастному расспросу; точно так же и в более важных делах следовало ограничиваться лишь пристрастным расспросом, если имеющихся против обвиняемого улик недостаточно для применения П. Проект 1754 г. освобождал от П. стариков старше 70 лет и малолетних моложе 15 лет, причем первые вместо П. подлежали пристрастному расспросу, а последних следовало «принуждать к показанию истины приличным их возрасту средствами, т. е. батогами или розгами». Беременные женщины и больные не подвергались П. впредь до выздоровления; безумные и глухонемые, не знающие грамоты, освобождались от П. ввиду того, что они, «не имея разума, ни в чем умышленного преступления учинить и наказаны быть не могут». Составители проекта предполагали особ первых 8 классов подвергать П. только по делам о важнейших государственных преступлениях («в первых двух пунктах»), а остальных чиновников и дворян — и по делам об умышленном убийстве, отравлении, разбое, грабеже, поджоге и подделке монеты. При наличности улик, недостаточных для применения П., особы первых 8 классов могли очиститься от подозрения присягой, а остальные чиновники подлежали пристрастному расспросу, производство же П. допускалось не иначе, как с разрешения сената. В проекте перечислены подозрения и улики, при наличности которых может быть допущено производство П., если только другими обстоятельствами не устанавливается невиновность подозреваемого. Проект 1764 г. устанавливал три градуса П.: 1) подъем на дыбу, 2) «подъем со стряской без огня» и 3) «со стряской огонь», когда обвиняемого «на виске еще сверх того веником или утюгом жгут»; судьям предписывал «больше того никакого нового рода П. не употреблять и не выдумывать». Обвиняемых в важнейших государственных преступлениях, богохульстве, предумышленном убийстве, отравлении, разбое, грабеже, поджоге и подделке денег при наличности достаточных улик следовало пытать три раза, переходя последовательно от одного градуса к другому, причем при сознании обвиняемого П. следовало немедленно прекращать; обвиняемых в остальных преступлениях, влекущих за собой ссылку в каторжные работы, разрешалось пытать только один раз. Количество ударов и встрясок и продолжительность П. в каждом отдельном случае должно было определиться судьей, в зависимости от «крепости» пытаемого. Если обвиняемый с П. сознавался, и признание его соответствовало обстоятельствам дела, а сообщников, для разыскания которых следовало бы производить все три градуса П., у него не было, то далее П. не производилась, и судья должен был приступить к решению дела, ввиду того, что повторение П. может сделаться препятствием к сысканию истины: обвиняемые, «ведая, что их вновь пытать будут, избегая такого жестокого истязания, лучше в том утверждаться станут, что от них с первой пытки показано было». От пытки отличался пристрастный расспрос, к которому прибегали в делах о преступлениях, не влекущих за собой ссылки в каторжные работы, а также в делах о важнейших преступлениях, при недостаточности имеющихся улик для производства П. Обвиняемого приводили в застенок, как и при производстве П., объясняли ему имеющиеся против него улики и увещевали показать истину, а затем, не объявляя ему решения о производстве пристрастного расспроса, грозили ему действительной П., для чего судья приказывал сделать нужные для пытки приготовления; если обвиняемый не сознавался, то его отдавали в руки палача, который раздевал его, подводил к дыбе, вкладывал ему руки в хомут. Людей подозрительных, если они «люди подлые», разрешалось при пристрастном расспросе допрашивать «под кошками, плетьми и батогами», причем судья должен был наблюдать, чтобы «между оным к сысканию истины средством и будущим наказанием всегда была пристойная пропорция». В делах о важных преступлениях пристрастный под плетьми, кошками или батогами расспрос повторялся до трех раз. Кроме обвиняемых, пытке могли быть подвергнуты и свидетели, если они в ответах своих «станут заминаться и истины ясно и беспритворно показывать не похотят», а между тем по обстоятельствам дела ясно видно, что они скрывают истину; однако, свидетелей предписывалось «умеренно пытать» одним «первым градусом», а в менее важных делах разрешалось подвергать только пристрастному допросу. В начале царствования императрицы Елизаветы была отменена П. для виновных в описке титула и для малолетних до 12 лет; при обсуждении этого вопроса в 1742 г., в общем собрании сената и синода, сенат был за отмену П. до 17 лет, а синод, ссылаясь на дозволение вступать в брак ранее 17 лет и приведение к присяге с 12 лет, допускал возможным начинать П. с 12 лет (применение П. к малолетним признавалось сенатом неправильным, в отдельных случаях, и раньше, в 1729 и 1739 гг.). В 1751 г. была отменена П. в корчемных делах, но оставлен для них пристрастный допрос под батожьем и кошками. В 1752 г. запрещено было применять П. в провинциях, присоединенных от Швеции по Ништадтскому и Абовскому трактатам. Производство П. было воспрещено также при следствиях о волнениях крестьян. Когда в 1753 г. производивший в Брянске следствие над беглыми крестьянами подполковник Лялин просил разрешения пытать или пристращивать батогами, так как виновные, зная, что по указу сенату розыска делать не велено, правды не говорят, то предписано было прислать на рассмотрение сената обстоятельные экстракты о каждом из подлежащих П., «ибо без того точного решения положить нельзя». В менее важных делах о государственных преступлениях, подведомственных тайной канцелярии, «бывшие розыски» (т. е. П.) иногда вменялись в наказание, и за ними следовала ссылка в отдаленные города.
В 1762 г. император Петр III, упразднив тайную канцелярию, поручил сенату предписать всем судебным местам производить допросы как свидетелей, так и доносителей «сколь возможно без пытки». Императрица Екатерина II, еще до вступления на престол, писала по поводу дела Волынского: «из дела сего видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи: ибо до П. все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодной кровию: всякий пытанный в горячке и сам уже не знает, что говорит». В первые же годы царствования Екатерины II применение П. было значительно ограничено: 15 января 1763 г., присутствуя в первый раз в сенате, императрица повелела обращать преступников «к чистому признанию больше милосердием и увещанием, особенно же изысканием происшедших в разные времена околичностей, нежели строгостью и истязаниями, стараться как возможно при таких обстоятельствах уменьшить кровопролитие и пытать только тогда, когда все средства будут истощены, но и в этом случае в приписных городах П. не производить, а отсылать преступников в губернские и провинциальные канцелярии, где поступать с крайней осторожностью, чтобы как-нибудь вместе с виновными и невинные не потерпели напрасного истязания». Ранее производства П. обвиняемых предписано было увещевать ученым священникам, а на случай неимения таковых в некоторых городах повелевалось «сочинить особенную книжку». Указом 10 февраля 1763 г. было установлено, что П. не может быть верным изобличением оговоренному, «особливо когда он не подлого состояния»; в случае запирательства предписывалось производить повальный обыск и только оказавшихся по обыску подозрительными разрешалось подвергать П. В 1765 г. иркутская канцелярия донесла сенату, что приписные города находятся от Иркутска на расстоянии от 400 до 3000 верст, вследствие чего высылка преступников для розыска в Иркутск представляется крайне затруднительной; на докладе сената по этому поводу императрица Екатерина II написала: «из сих мест колодников в губернию не возить, а стараться дело окончить без пыток в указный срок». Такое же распоряжение в 1766 г. было сделано и относительно колодников, содержавшихся в городе Саратове. В 1765 г. сенатом постановлено малолетних до 17-летнего возраста П. не подвергать. В провинциальных городах все еще, однако, часто допускались П. по разбойным, воровским и другим делам. В особенности широко применялись П. при усмирении Пугачевского бунта, несмотря на неоднократно выраженное императрицей Екатериной желание, чтобы при допросах не было причиняемо напрасных истязаний. В наказе комиссии для составления нового уложения 1767 г. императрица Екатерина, следуя взглядам Беккарии, выразила решительное осуждение П.: в Х главе П. определяется как «надежное средство осудить невинного, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконного, на силу и крепость свои уповающего». Передовые люди того времени, например профессор московского университета Лангер, новгородский губернатор Сиверс и др., вполне разделяли взгляды императрицы и открыто высказывались против П.; в комиссии для составления уложения депутат ахтырского дворянства Василий Боярский предложил упразднить П. во всех уголовных делах; в наказах дворянства депутатам, выбранным в комиссию 1767 года, выражались ходатайства об освобождении от П. дворян, в силу их преимущественного положения. Вместе с тем, однако, многие из дворянских наказов не допускали и мысли о возможности отмены П., а, наоборот, указывая на увеличение числа преступлений в последнее время, просили в делах об убийствах, разбоях, грабежах и поджогах расширить область применения П. и разрешить производство ее в приписных городах. 11 ноября 1767 г., по настоянию Сиверса, императрица Екатерина II приказала разослать губернаторам тайную инструкцию, в которой предписывалось не производить П. без доклада губернаторам, а последним — основывать свои резолюции по делам этого рода на правилах Х главы наказа. Сиверс, в присутствии которого была подписана эта инструкция, на коленях принял ее из рук императрицы, но многие из сенаторов и придворных были против этого распоряжения, опасаясь увеличения числа преступлений. Несмотря на конфиденциальность, инструкция вскоре стала известной и вызвала общую радость. 8 ноября 1774 г. последовало секретное Высочайшее повеление о том, чтобы присутственные места ни под каким видом не допускали при допросах телесных истязаний «для познания о действиях истины». Впоследствии в случаях применения П. сенат вменял П. в наказание и указывал местным властям на то, что Высочайшими повелениями запрещены как П., так и всякого рода пристрастные расспросы, «от которых преступники во избавление себя скрывают только настоящие дел своих происшествия или и самые свои преступления извиняют выдуманными ложно какими-нибудь обстоятельствами». Еще чаще нарушения Высочайшей воли встречались в военном ведомстве, которое по-прежнему руководствовалось воинским артикулом 1716 г. Указом от 1 января 1782 г. военной коллегии повелено было «предписать секретно по всем командующим дивизиям и особыми корпусами к единственному их сведению, чтоб в таких случаях, когда подсудимые в кригсрехтах по законам доходить будут до пристрастных расспросов, то, не производя им оных, представлять о том командующим и ожидать от них на то повелений; повеления же командующие не инако дать имеют, как точно основываясь на правилах Х главы Наказа». Одновременно такой же указ был дан и адмиралтейств-коллегии. Отступления от постановлений об отмене П. продолжались, тем не менее, до начала царствования императора Александра I.
В 1801 г. в Казани был казнен один гражданин, сознавшийся под П. в поджоге, а посланный для расследования этого дела флигель-адъютант Альбедиль обнаружил, что тамошними властями неоднократно допускалось применение П.; вследствие этого указом 27 сентября 1801 г. повелено было сенату «повсеместно по всей империи подтвердить, чтобы нигде, ни под каким видом, ни в высших, ни в низших правительствах и судах никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого и строгого наказания», чтобы при ревизии уголовных дел суды в основание своих приговоров «полагали личное обвиняемых перед судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам», и чтоб, наконец, «самое название П., стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народа». Однако, и после этого указа орудия П. продолжали сохраняться, а иногда и применяться на деле не только помещиками по отношению к крестьянам, но и чинами администрации по уголовным делам. В 1827 г., по поводу обнаруженного содержания обвиняемого в неподвижной колоде, было повелено все подобные орудия истребить повсеместно. В тридцатых годах колодки употреблялись проповедниками и церковными старостами Остзейского края для наказания крестьян; в 1834 г., при расследовании дела о поджогах и волнениях в Москве, допрашиваемых вешали вниз головой и били нагайками, перетягивали руки и вешали за веревку на гвоздь и т. п.; в 1847 г. в Костроме, во время следствия о бывших пожарах, заподозренные в поджогах поляки были подвергнуты жестоким истязаниям. Таким образом летопись пристрастных допросов прекращается не скоро, несмотря на установленную форму заявления подсудимого, что пристрастных допросов чинимо ему не было. Со времени издания Свода Законов 1832 г. употребление при производстве следствий по уголовным делам истязаний и жестокости для принуждения обвиняемых к признанию, а свидетелей — к даче показаний, рассматривается как преступление, которое по действующему ныне уложению о наказаниях (ст. 432 и 345) влечет за собой наказание, доходящее до ссылки в каторжную работу (если последствием исторгнутого истязаниями и жестокостью ложного показания было лишение невинного всех прав состояния).
См. А. Циммерман, «Русские П.» («Русский Архив», 1867, № 7); В. Иконников, «Страница из истории екатерининского наказа» (Киев, 1890); Г. Студенкин, «Орудие П. в 1847 г.» («Русская Старина», 1887, т. 54) и «Заплечные мастера» («Русская Старина», 1873, т. 8); «Обряд, како обвиненный пытается» («Русская Старина», 1873, т. 8); К. Победоносцев, «Исторические исследования и статьи» (1876); Есипов, «Государево дело; рассказы об изветах, кляузах, допросах и пытках» («Древняя и Новая Россия», 1880, № 4); «Тайная канцелярия в царствование Петра Великого» («Русская Старина», 1885, т. 47 и 48) и «Елизаветы Петровны» («Русская Старина», 1875, т. XII); Н. Ланге, «Древнее русское уголовное судопроизводство» (XIV, XV, XVI и половины XVII вв., 1884); «Проекты уголовного уложения 1754—1766 гг.» (текст под ред. Востокова и предисловие Н. Сергеевского, 1882); Н. Шалфеев, «Об уставной книге разбойного приказа» (1868); М. Розенгейм, «Очерк истории военно-судных учреждений в России до кончины Петра Великого» (1878); «Записки Олеария» («Архив Исторических и Практических Сведений», 1859, кн. 5); Флетчер, («Библиотека для Чтения», 1860, кн. 1); Корба («Чтения Московского Общ. Истории и Древностей», 1867, кн. 3); Н. Сергеевский, «Наказание в русском праве XVIII в.» (1888); В. Латкин, «Законодательные комиссии в России» (1887); «Материалы для истории екатерининской комиссии» (в «Сборнике Имп. Исторического Общ.», т. 4, 8, 14 и 32); K. Blum, «Ein russischer Staatsmann» (1857, т. II); Biener, «Beiträge zur Geschichte des Inquisitionsprocesses» (1827); Brunner, «Inquisitionsrecht und Inquisitionsbeweis» (1866); Ortolan, «Cours de législation pénal comparée. Introduction historique» (1841).